Как горе проживает нас, а мы его
Это когда просыпаешься утром и хочешь, чтобы тебе сказали: всё, что происходит в твоей жизни – неправда. Всё, что ты помнишь — было кошмарным сном. А потом осознаешь, что оно здесь, есть. И ты ничего с этим не можешь поделать. И, кажется, уже не можешь вынести. И очень больно.
Это потеря. Например, когда узнаешь о своей болезни. И сразу теряешь слишком многое. Хотя, казалось бы, ничего и не изменилось. Или расстаешься с любимым. И жизнь открывается своей пустотой и бессмысленностью, и с трудом переносишь эту боль.
Или уходит муж, жена. И как натянутая струна внутри. Так сильно натянута, что можно порезаться. (Да и режешься, на самом деле.) Что резонирует от малейшего звука.
Или когда обрывается привычное. Лишаешься чего-то важного – дома, работы.
…Но еще неотвратимее, больнее всего, воспринимается смерть. Человека, который был рядом.
У Кшиштофа Кесьлевского есть глубокий и пронзительный фильм, второй из его знаменитой трилогии «Три цвета» – «Синее» (в своё время получивший «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале), с Жюльет Бинош. Ее героиня теряет всё, что имела. Мужа, дочь. И… музыку. Музыку, которую она всегда сочиняла. Которая звучала в ней. Конечно, умолкла на пике горя, но постепенно начала рождаться вновь. Как найти место для неё и вообще для себя в этом опустевшем мире?
Фильм трудный, мудрый и светлый одновременно. Потихоньку, по-честному показывающий, что выход есть. Путь через отчаяние, через опустошение… К радости.
Снова и снова
Когда настигает настоящее горе, самое трудное, что при этом продолжаешь жить. Может быть, даже ходишь на работу. Наверняка делаешь обыденные дела. Общаешься с другими людьми. Ешь. Моешься. На какое-то время даже забываешь о боли внутри. Или думаешь, что забываешь. А потом оно накатывает с новой силой. Анестезия, пусть временная, заканчивается. И снова эта боль. И кажется, сколько можно. В этот раз уже не вынести. Вновь понимаешь, что придется вынести и это. Постепенно привыкать к новой реальности. И, может быть, даже кажется, что жизнь теперь предстоит жестокая и никчемная. И не понятно, как в этом быть. Зачем вообще. И нет сил даже задумываться об этом «зачем» настолько боль парализует и не дает дышать. Пока не отпустит на время, чтобы еще сильнее схватить за горло.
«Одну и ту же ногу ампутируют снова и снова… одно за другим рвутся звенья привязанности», — писал Карл Синклер Льюис после смерти жены.
Сколько таких циклов придется пережить? Неизвестно. Пока не придет подлинное осознание потери. Когда касаешься уже оголенного провода, без всяких защит.
Фантазии возвращения
Не удивительно, что мы поначалу защищаемся от горя. Например, сначала можем и не признаваться, что произошло, жить, как обычно, пока не накроет. Отрицать, не видеть, не слышать. Пока оно не накатит новой волной, сумраком, безвременьем.
Или кто-то начинает галлюцинировать. Создавать в своих фантазиях утраченное. Иной раз так живо, что не отличишь от реальности. Например, Жюли из «Синего», героиню Бинош, преследовала музыка. Она слышала, как ее играет уличный музыкант. Хотя на самом деле, эта музыка звучала в ее душе.
Или идешь по улице, и кажется, что видишь любимого. Пусть он тебя оставил, переехал в другой город, но ты вдруг четко видишь его.
А кому-то в нос вдруг ударяет запах духов оставившей его девушки. И сердце ёкает: «А вдруг?» Это предательское: «А вдруг всё вернется?»
Кому-то начинает являться двойник умершего . И может даже казаться, что вполне реально. Не случайно во всех культурах есть мифы об оживших покойниках.
Или вдруг слышишь, будто звонит телефон. Который, ты знаешь, никогда уже больше не зазвонит в твоей жизни…
Фантазии — это наш, человеческий, способ смазать свою рану елеем надежды. Воображение приходит как спасение. Пусть на время. Чтобы боль хоть немного, но улеглась.
Особенно это хорошо умеют дети. Они видят умершую маму, например, во сне. Они придумывают, почти взаправду, как она к ним приходит и наяву и разговаривает с ними. Дает наставления. Обещает защищать и заботиться.
Об этом, кстати, есть другой неплохой фильм – «Генуя», с Колином Фёртом.
На психологическом языке это называется «создавать интроекты». Лишившись чего-то дорогого, мы умудряемся переселить его внутрь себя. Ну, хотя бы на чуть-чуть. Пока жива фантазия, спешащая раствориться, как то же облачко духов, не так больно и так страшно.
Но, увы, и с интроектом предстоит расстаться.
Период фантазий на время становится целительным. Но и он должен закончиться. Еще одна стадия потери. Еще одна боль. Горькое отрезвление.
Прощальный бунт
А еще, конечно, приходит злость. Злость на того, кто ушел. На то, что ушло. На собственное застревание в беде. И на фантазии, возможно, тоже.
Эта злость о том, что мы больше не хотим оставаться жертвой того, что ушло.
Что пришла пора разъединиться.
Эта злость – тот темный, всадник, кто первый заявляет о спасении. О том, что близится уже рассвет.
Пусть главное в этом процесс пока впереди.
Уйти, не оглядываясь
«Наконец, утрата или смерть воспринимаются как неизбежность, и от первоначальной спокойной уверенности не остается ничего, кроме страдания, раскаяния, а часто еще и чувства вины», — пишет об этом психоаналитик Эберхард Хааз. В переживании потери она находит аналогию с мифом об Орфее. Который спустился в царство мертвых за Эвридикой. Но так и не сумел ее спасти. И в его путешествии было очень важное условие, жизненно важное табу – ни в коем случае не оглядываться назад. Иначе можно не вернуться.
Цель завершающей стадии переживания потери — забрать из подземелья самого себя.
Ведь главная потеря, которая происходит во время горевания – это утрата частицы своей собственной души.
Как у Марины Цветаевой:
Ушел — не ем:
Пуст — хлеба вкус.
Всё — мел.
За чем ни потянусь.
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
Вернуть себя
При утрате мы теряем не только другого. Но и себя. Ту часть себя, которую в него вложили. Которую подарили. Пожертвовали ради. Это и мечты. И планы. И представления. И чувства.
(В психологии это называется «создавать проекции». Хотя мне кажется этот термин каким-то плоским, не отражающим всю глубину этого процесса.)
Поэтому так больно отрывать. Ведь отрываем вместе с собственным душевным мясом.
Но в этом и глубинный смысл горя – чтобы в конце пути вернуть себе этот вкус хлеба. Цвет снега. Провести демаркационную линию между жизнью и смертью. Различить нутром, с чем придется навсегда расстаться, отпустив в царство мертвых. А что необходимо оставить в мире живых, забрать с собой.
Задача переживания горя — не потерять себя. А выбраться. Пробираться сквозь боль и безысходность и снова начать дышать. Вернуть себе своё право любить. Своё желание любить. Своё умение так чувствовать.
В фильме Кесьлевского есть яркая метафора об этом: Жюли возвращает себе свою музыку. И это символ подлинного прощения и прощания.
Изгнание
Порой забрать себя из царства мертвых бывает самым сложным этапом. Еще бы, навсегда уйти из подземелья скорби и больше не оборачиваться. Расстаться уже по-настоящему. И одновременно вернуть себе право просто жить. И даже чувствовать себя счастливым. Если припрёт вдруг оно, это счастье. Почему бы и нет? И смеяться. Обрести былую легкость. Даже лишившись любимого, близкого, потеряв что-то очень важное для себя.
Тогда и происходит настоящее расставание. В осознании: «Я могу жить без этого. Я отпускаю это. Уходи!».
«Общепринятое лекарство против кризиса — изгнание. Уже таким образом покойник объединяет живых. Благодаря его изгнанию в потусторонний мир злые силы превращаются в свою противоположность — святость и сакрализуются», — пишет Эберхард Хааз.
Эта универсальная мудрость, вот и у разных народов существует поминальный обряд, важной частью которого является изгнание покойника туда, где ему место. В мир мертвых. У наших предков, на Руси, например, были приняты специальные поминальные дни, когда мертвые специально приглашались в дом, а потом без всяких лишних экивоков выставлялись за порог. Как пишет мифолог Елена Левкиевская, «на Русском Севере хозяйка, приготовив поминальный ужин, открывала двери и выходила во двор встречать невидимых гостей, приговаривая: «Вы устали, родные, покушайте чего-нибудь… Вы озябли — погрейтесь». Последним на поминках подавали кисель. Перед этим пели «Вечную память», а затем хозяин вывешивал за окно холст, на котором гроб опускают в могилу, и обращался к душам: «Теперь пора бы вам и домой, да ножки у вас устали — не близко ведь было идти. Вот тут помягче — ступайте с Богом».
Думаю, этот обряд может оказаться полезным при любой утрате. Потому что каждая значимая потеря символизирует смерть.
Это очень важное — «ступайте с Богом». То, что ушло в прошлое, смерть ли это, расставание ли с живым, любимым, навсегда, потеря ли чего-то важного, своего, какая бы это ни была утрата – в любом случае ушедшее принадлежит уже не этому, а тому, потустороннему миру. А мы остаемся здесь. Пока.
И что самое удивительно, из переживания горя мы выбираемся не опустошенными, а наоборот, с приобретением. Получив что-то важное. Какой-то загадочный бонус судьбы, словно утраченное благословляет нас на дельнейшее. Становится этаким оберегом, и откуда-то издалека, сзади, прощально машет нам рукой.
ψ
Светлана Гамзаева психолог Нижний Новгород #пряностидуши
Замечательная статья ! Она мне очень помогла ! Большое спасибо !
Прекрасный материал. Мудрые, точные слова. Кратко, образно, тонко. Благодарю! Собираю материалы на тему терапии потери уже несколько месяцев. Сюда попала случайно, интересуясь кино. А нашла настоящий алмаз!